В серой кофте, с чрезмерным румянцем в обе щеки, – не молодым румянцем, как раз очень пожилым – он рассекал по коридору на вратарских полусогнутых, готовый в любую секунду рассказать встречному юноше о нюансах подката, приблудившемуся коллеге – про последнюю встречу с Фабио Капелло, и уже начав рассказывать то или другое, он поминутно мог схватить за жопу любую проходящую по коридору девушку зримо моложе себя.

Все перечисленные социальные группы называли то, что с ними далее происходило, «попасть под Маслака».

Нет, никого он, конечно, не хватал, он был воспитанный человек. И, рассказывая, не держал за петлицу, угрожая отрывом пуговицы. Вы могли ускользнуть. И вы ускользали. Через два раза на третий. Да и неважна периодичность. Вы могли это сделать, конечно.

Просто теперь именно об этих минутах вы и жалеете.

Вы вообще знаете главную отличительную особенность Владимира Никитича?

Он никогда не задавал вопросов. Кроме «который час» или риторических. Ему не нужна была беседа, ему нужна была аудитория.

Их двое таких было. Он и Жванецкий. Теперь Михал Михалыч такой один.

Это вы потеряли легендарного комментатора. Вот вам я нисколько не сочувствую, с моей стороны это было бы эгоистично, в конце концов. Может быть, кто-то потерял выдающегося вратаря, не знаю. А мы потеряли родного человека. Родного. Вы понимаете, что значит «родной»?

Ручаюсь – вы не понимаете. Сейчас расскажу.

В семье не обязательно все друг друга беспрерывно любят. В семье, особенно в большой, отношения могут быть разными. Семью характеризует не это, не дружба и не любовь; семью характеризует неразрывность. Вот хоть ты плюй, хоть об стену бейся – а вот твоя семья.

У нас такая профессия, что мы обречены жить на носовом платке. Вчера обнялись, сегодня поругались, но завтра мы сойдемся там же, тогда же, и разойдемся по лигам чемпионов, а потом выпьем чаю – или кто чего выпьет – внизу, в кафемаксе. Вот такая у нас семья!

Никитич не был нам братом и подавно не был отцом. Он был нам тем родным человеком, про которого даже не задумываешься, какая именно он вода на киселе. Просто без него все совсем иначе. Без его причуд, без его приколов… Да просто вот вошел бы он да откашлялся! Да и больше не надо.

Я читаю сегодня текст за текстом про Никитича. Впечатления от встреч. Фрагменты интервью. Подборки словечек из репортажей. Размышлизмы о роли и месте.

А вчера я был у него дома. В том месте, где он перезаряжал свои безмерные батарейки. Первый раз, между прочим. Первый раз в жизни. Вы знаете, мы не дружили. У нас были очень сложные отношения. Родственные. Мы часто не понимали друг друга. Да просто на каждом шагу. Из пятнадцати без малого лет совместной жизни на работе мы лет пять, наверное, не разговаривали.

Но, понимаете, у нас такая профессия, что в ней народу меньше, чем в нормальной семье. Мы идем по жизни очень изломанными, кривыми – и вместе с тем параллельными линиями. В житейской геометрии это можно назвать законом Маслаченко.

И всегда наступал день, когда мы сходились и, как ни в чем не бывало, разговаривали – нет, не о взаимоотношениях. О вчерашнем. О егодняшнем. Просто потому, что это надо было обсудить. Обкашлять. Невозможно было не сделать этого!

Я со вчерашнего дня думаю, что Стив Джобс изобрел айпод, познакомившись с Никитичем. Да что там – познакомившись; просто он как-то, смотри выше – попал под Маслака. И пошли изобретения!

Потому что Никитич был как раз абсолютный айпод. В нем были тысячи мелодий, и он мог начать воспроизводить любую с любого места. И перескочить с одной на другую в те же доли секунды.

Технически он был айпод, а творчески – джаз. Потому, что он же не просто воспроизводил. Он сплетал. Это не мои слова, но это было сказано в нашей семье; разговор с Маслаченко всегда был готовый концертный номер – с зачином, сюжетом и разрешением.

Главная его черта заключается в том, что возраста у него вообще не было. Были вторичные признаки: румянец, седина. Походочка… Не поймешь, то ли прихрамывающая, то ли профессиональная. Сам, в общем, додумай.

А он, вы знаете, последние года два на досуге занимался тем, что скачивал из Интернета любимый свой джаз и старое коллекционное кино. «Научили», как-то он пояснил. Современный человек.

Были всякие вратари и будут разные комментаторы. Никитич же человек, который не стремился сказать новое слово в профессии, что этой профессией ни считай. Плевать он хотел на новые слова, а на каноны клал – наотмашь; его больше интересовали новые матчи и свежие анекдоты.

Он не собирался говорить новое, он говорил свое. Свое. То, которое кроме него не сказал бы никто. Великий, легендарный, выдающийся… Херня это все. Он бы так и сказал: херня.

От нас ушел Неподражаемый.

Неподражаемый.

И вся драма исключительно в том, что дальше будет хорошо или плохо, весело или грустно.

Но вот ТАК – не будет больше никогда.

А как это «так» – а вот это у каждого свое. У каждого свой Маслаченко. У нас есть то преимущество, что мы знали не только голос и слушали не исключительно про футбол. Мы знали его походку, и мы помним не только его телевизионный анфас. Мы смотрели на него сзади и сбоку, из-за уха, как смотрят на человека, читающего с монитора (Интернет он называл «амбарной книгой»).

Мы видели, как он затягивал галстук. Нас он хватал за локоть и рассказывал то, что хотел кому-то рассказать в данный момент. И это тем ценнее, чем явственней ты понимаешь, что на твоем месте мог быть любой. Вообще любой. Просто именно тебе повезло... попасть под Маслака.

Это наше преимущество было. Это и остается нашим преимуществом, просто сейчас мы за него платим болью. Каждый своей. Ведь у каждого свой Маслак. А как вы хотели.

Я честно подыскивал слова. Других не нашел.

В среду мы его хороним.

И будьте любезны.